ВАРИАНТ АГАТЫ
“Хрип Высоцкого из окон заглушался непристойно-бодрыми спортивными
маршами Пахмутовой, слова Добронравова… Куда же делся Гребенников, подумал я.
Агату это наверняка бы заинтересовало…”
А.Лазарчук, М.Успенский.
Всякие совпадения ситуаций и имен случайны, хотя и намеренны, и не могут
служить поводом к обидам и тем более судебным преследованиям.
В лесу раздавался топор дровосека.
В иное время Г. непременно задумался
бы: ну, какой может быть топор дровосека в дачном поселке, да еще ночью? И,
может быть, даже позвонил бы участковому насчет незаконных порубок. Но не
сейчас. Не в тот момент, когда он, обливаясь холодным потом, исправлял в своем
паспорте одну букву и при этом ловил любой звук, доносившийся из глубины
огромного дачного особняка.
Пока что оттуда были слышны
невнятные песнопения, в которых лишь с трудом можно было угадать: “Знаете,
какой он парень был?..”. На два голоса – мужской (лирический баритон) и женский
(глубокое контральто, которое он так любил когда-то…).
“Ну, пока все нормально, успеваю”, -
удовлетворенно подумал Г., сдувая муравьев с паспорта. Букву, которую нужно
было убрать, он по старому рецепту зэков намазал по абрису сахарным сиропом, и
теперь мураши выели ее до основанья. Аккуратно промакнув очистившееся место, он
окунул перышко рондо в тушь и медленно вписал туда букву “щ”.
“Давно, усталый раб, замыслил я
побег”, - произнес он вслух вертевшиеся
в голове весь день строчки. Чьи это стихи – Г. не помнил, мало ли
братьев-стихотворцев встречались на его пути, может, Онегин Гаджикасимов,
может, Илья Резник, всех помнить – себе дороже обойдется, но стихи эти как
нельзя лучше подходили к теперешней ситуации. Подойдя к двери, он прислушался.
Вдалеке негромко тянули: “До свиданья, наш ласковый Ми-и-ша, возвращайся в свой
сказочный лес…”. (“Какой я был
талантливый когда-то, ну, откуда мне было знать про Горбачева…” – промелькнуло
в голове.)
Время еще было, но немного, совсем
немного.
“Л-ладно”, - пробормотал под нос Г.
Достав из кармана старый браунинг со стершимися щечками, он выщелкнул обойму и
еще раз ее проверил. Патроны с пулями странного, серебристого цвета были на
месте.
Достав из-под письменного стола
рюкзак, забросил его за плечо. Так. Вроде бы все. Снова подошел к двери. Было
тихо. Может, успокоились? Медленно потянул ручку двери на себя. Выглянул.
Никого. Почти бесшумными шагами двинулся по коридору огромной дачи к выходу.
Электричка – в пяти минутах ходьбы, успеть вполне можно, даже не торопясь.
План был прост. Доехать до Москвы,
перебиться ночь на вокзале (домой – ни в коем случае! Опасно!), с утра – в
косметическую клинику на окраине, в Лианозове, где уже все оплачено, а через
пару недель – исчезнуть из столицы. Куда – тоже решено. В Северную Венецию. Г.
очень любил этот город, творение знаменитых архитекторов Растрелли, Сослалли и
Посадилли. С новым лицом и другой фамилией его никогда не найдут нынешние
соседи. Конечно, надежнее было бы за границу, куда-нибудь в Южный
Санкт-Петербург, но там, во-первых, архитекторов с такими фамилиями просто не
могло быть по определению, а во-вторых – кто его туда выпустит с поддельным паспортом?
Снова прислушался. В
глубине дома завели новую песню. То есть старую, конечно, очень старую: “Девчонки из геологоразведки шагают по нехоженой
тайге”. Г. почувствовал, как краснеет.
Наверное, даже в темноте это было бы видно со стороны… Талантливый, называется… Молодой и
самоуверенный идиот! Писал очертя голову, лишь бы
поромантичнее, поскладнее, да еще чтоб на очередную комсомольскую премию
тянуло… Ну, не знал он тогда, что геологоразведка по тайге не ходит – это
делают геологи-съемщики, и что тайга перед геологами давно уже хоженая –
геодезистами, топографами и картографами… Да разве это оправдание? Не знаешь – не пиши!..
Пробираясь к забору, где давно была
оторвана доска – им, собственноручно и в тайне от сожителей по даче – он вдруг
сообразил, что поют чересчур стройно, вполне трезвыми голосами – и, кажется,
даже под аккопанемент оркестра. Он узнал и оркестр – ну, конечно, Всесоюзного
радио и Центрального телевидения… Но что это означало, сообразить уже не успел.
Поздно.
Они появились с двух сторон. Соседи.
Коллеги. Кровопийцы. Он – невысокий, с брюшком, производящий впечатление увальня
(совершенно ошибочное, впрочем) – и
она, высокая, стройная, черноволосая…
Как он когда-то любил эти волосы! Не меньше, чем сейчас ненавидел!
- Куда собрался? – ласково спросил низенький. В руках его была
веревка, а у черноволосой - топор.
Г. был готов к такому повороту событий.
То есть он думал, что готов. Оказалось – нет. Он стоял, словно истукан, и не в
силах был ни двинуться с места, ни выговорить хоть слово.
- Что молчишь, негодяй? – это высокая. – Чего тебе не хватало, сволочи –
премий, денег, заграничных поездок? Ну,
чего молчишь?
-
Не понять вам, -
глухо пробормотал Г.
-
Ах, не понять? – взвизгнула черноволосая. – Ты у нас такой
нежный, принципиальный и
талантливый, а мы – быдло?!
-
Я всю жизнь хотел
музыкой заниматься, а вы меня тексты
заставляли писать! – выпалил Г. И добавил: - Вампиры вы, вот что…
Те остолбенели. Г. осторожно
двинулся к забору.
- Если бы ты знал, как ты прав… -
нежно произнесла высокая. Глаза ее тускло засияли в темноте, словно красные
лампочки, руки удлинились и потянулись к Г. Низенький оскалил клыки, которые
стали втрое длиннее. Но Г. уже пришел в
себя. В руке его появился пистолет.
- Стоять! – резко приказал он. – Я сказал – стоять! Пули –
серебряные! Проверить хотите? Могу!
Вампиры остолбенели.
- Сейчас я спокойно уйду, - сказал
Г. торопливо, - а вы завтра заявите в милицию, что я уехал навсегда на юг,
оставив письмо – оно на моем столе лежит. Мол, выдохся, писать больше не могу,
хочу отдохнуть. Ясно?
Вампиры зачарованно молчали. Г.
выпалил над плечом толстого. Тот тоненько взвизгнул.
-
Ясно? – угрожающе повторил Г.
-
Ясно, ясно, -
успокаивающе заговорила высокая. –Иди,
ради бога. Иди уже…
-
И – не искать! –
приказал приобретший уверенность Г.
-
Да кому ты нужен…
- пробормотала черноволосая. –
Писать больше все равно не
будешь, а хлопот с тобой – не оберешься…
Несколько даже ошалевший от таких
слов Г. попятился к забору, цепляясь рюкзаком, пролез спиной в дыру. Двое –
низенький и высокая – тем временем повернулись к нему спинами и пошли в обнимку
к дому, напевая “Следопыты красные идут, да, идут…”.
…Где-то через год после описанных
событий сперва в Питере, а потом и по стране заговорили о новом ансамбле “Террариум”,
перевернувшем все тогдашние представления о роке. Молодой его руководитель сам
писал и музыку, и слова, сам аранжировал свои композиции, сам играл и пел.
Музыканты были преданы ему, как Мухтар Юрию Никулину. Жил руководитель открыто,
дверь его квартиры никогда не запиралась. Но иногда он вдруг куда-то исчезал.
Как правило, на пару дней. “Медитирует”, - объясняли себе и любопытствующим
музыканты “Террариума”.
Но это были не медитации.
Порой, озверев от Полипов Киркоровых,
Ален Апиных и балета Аллы Дотовой “Тухес” ( вечно вариться в собственном соку
нельзя – а все это так живо напоминало ему прошлое…), особенно же – заметив вдруг в глазах у
собеседника-тусовщика красные огоньки,
не в силах противиться внутреннему зову, Г. переодевался во что-нибудь
вальяжное (после этого его никто не узнавал – имидж он себе создал такой
запоминающийся, что в другом виде Г. просто не представляли), шел на вокзал, садился в “Красную стрелу” и ехал в столицу. Там он сидел в вокзальном
ресторане до отправления одной из поздних электричек, ехал на ней три
остановки, выходил – в руке объемистый портфель – и исчезал в улочках дачного
поселка. Впрочем, через полчаса он снова появлялся на платформе – как раз
успевая к последней электричке на Москву.
А утром мужчина невысокого роста и женщина
со следами былой красоты, тихо матерясь, закрашивали свежую надпись на заборе,
возведенном вокруг огромной дачи. Надпись гласила: “Нам песня строить и жить помогает”.
Юрий Астров-Зацарицынский.